Неточные совпадения
Он узнал от него, что красавицу звали Варварой Павловной Коробьиной; что старик и старуха, сидевшие с ней в ложе, были отец ее и
мать и что сам он, Михалевич, познакомился с ними год тому назад, во время своего пребывания в подмосковной на «кондиции» у
графа Н.
Это были: старушка Мертваго и двое ее сыновей — Дмитрий Борисович и Степан Борисович Мертваго, Чичаговы, Княжевичи, у которых двое сыновей были почти одних лет со мною, Воецкая, которую я особенно любил за то, что ее звали так же как и мою
мать, Софьей Николавной, и сестрица ее, девушка Пекарская; из военных всех чаще бывали у нас генерал Мансуров с женою и двумя дочерьми, генерал
граф Ланжерон и полковник Л. Н. Энгельгардт; полковой же адъютант Волков и другой офицер Христофович, которые были дружны с моими дядями, бывали у нас каждый день; доктор Авенариус — также: это был давнишний друг нашего дома.
Муж моей
матери (я звал его папенька) был арендатор у
графа Зомерблат.
Он даже и не возражал, а просто начал меня упрекать, что я бросил дом
графа Наинского, а потом сказал, что надо подмазаться к княгине К., моей крестной
матери, и что если княгиня К. меня хорошо примет, так, значит, и везде примут и карьера сделана, и пошел, и пошел расписывать!
— Ах, Демид Львович… В этом-то и шик! Мясо совсем черное делается и такой букет… Точно так же с кабанами. Убьешь кабана, не тащить же его с собой: вырежешь язык, а остальное бросишь. Зато какой язык… Мне случалось в день убивать по дюжине кабанов. Меня даже там прозвали «грозой кабанов». Спросите у кого угодно из старых кавказцев. Раз на охоте с
графом Воронцовым я одним выстрелом положил двух
матерых кабанов, которыми целую роту солдат кормили две недели.
— Да, да, да, вы не смейтесь,
граф. Вы не знаете, что моя
мать гречанка!
Граф скрыл улыбку, закусив немного нижнюю губу. Наденька переглянулась с
матерью, покраснела и потупила глаза.
Он застал ее с
матерью. Там было человека два из города, соседка Марья Ивановна и неизбежный
граф. Мучения Александра были невыносимы. Опять прошел целый день в пустых, ничтожных разговорах. Как надоели ему гости! Они говорили покойно о всяком вздоре, рассуждали, шутили, смеялись.
Наденька не вытерпела, подошла к Александру и, пока
граф говорил с ее
матерью, шепнула ему: «Как вам не стыдно!
граф так ласков с вами, а вы?..»
На другой, на третий день то же. Наконец однажды он вошел.
Мать приняла его радушно, с упреками за отсутствие, побранила, что не трет грудь оподельдоком; Наденька — покойно,
граф — вежливо. Разговор не вязался.
— Полно тебе, Наденька, — заметила
мать, — ты беспокоишь
графа.
— Ах, это Александр Федорыч! — первая сказала
мать, опомнившись.
Граф приветливо поклонился. Наденька проворно откинула вуаль от лица, обернулась и посмотрела на него с испугом, открыв немного ротик, потом быстро отвернулась, стегнула лошадь, та рванулась вперед и в два прыжка исчезла за воротами; за нею пустился
граф.
И в этот день, когда
граф уже ушел, Александр старался улучить минуту, чтобы поговорить с Наденькой наедине. Чего он не делал? Взял книгу, которою она, бывало, вызывала его в сад от
матери, показал ей и пошел к берегу, думая: вот сейчас прибежит. Ждал, ждал — нейдет. Он воротился в комнату. Она сама читала книгу и не взглянула на него. Он сел подле нее. Она не поднимала глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он литературой, не вышло ли чего-нибудь нового? О прошлом ни слова.
А Адуев все ждал: вот
граф уйдет, и он наконец успеет переговорить с
матерью. Но пробило десять, одиннадцать часов,
граф не уходит и все говорит.
Александр, несмотря на приглашение Марьи Михайловны — сесть поближе, сел в угол и стал смотреть в книгу, что было очень не светски, неловко, неуместно. Наденька стала за креслом
матери, с любопытством смотрела на
графа и слушала, что и как он говорит: он был для нее новостью.
Она у
графа К. чрез Nicolas заискивала, она сына с
матерью хотела разделить.
Эта старушка, крестная
мать Юлии Михайловны, упоминала в письме своем, что и
граф К. хорошо знает Петра Степановича, чрез Николая Всеволодовича, обласкал его и находит «достойным молодым человеком, несмотря на бывшие заблуждения».
Про женщин очень памятно Дроздов говорит, хоть и не всегда понятно. С Максимом они всё спорят, и на все слова Дроздова Максим возражает: врёшь! Выдаёт себя Дроздов за незаконнорожденного, будто
мать прижила его с каким-то
графом, а Максим спрашивает...
— У меня
мать три месяца с
графом Рудольфом…
Княжна Анастасия была лет на восемь старше братьев и воспитывалась, по некоторым обстоятельствам, против воли
матери, в институте. Это была старая история; другая касающаяся ее история заключалась в том, что княжна шестнадцати лет, опять не по желанию
матери, вышла замуж за лихой памяти старого
графа Функендорфа, который сделал немало зла семье Протозановых.
Потеряв надежду жениться на
матери,
граф устремил свои взоры на дочь; эта затея представляла немало трудностей, но зато она казалась вполне достижимою: путь, на который
граф навел богомольную графиню, был верен, а выбор ее не мог пасть ни на кого другого.
Отступление от этих правил
граф считал позволительным только в том единственном случае, когда для человека возникают новые обязательства к существам, с которыми он должен искать полного единения, для которых человек обязан «оставить отца и
мать». Такое существо, разумеется, жена. Высоко ставя принцип семейный,
граф говорил, что он считает в высшей степени вредным, чтобы члены одной и той же семьи держались разных религиозных взглядов и принадлежали к разным церквам.
— Нет, нет! У нее совсем особое отделение… Александр Иванович отдал ей комнаты покойной
матери своей, — бухнул, не остерегшись,
граф.
— Эта история, я думаю, известна всем: я сын не
графа Хвостикова, а эмигранта французского, бежавшего в Россию после первой революции, который был гувернером моих старших братьев и вместе с тем le bien aime [возлюбленным (франц.).] моей
матери…
M-lle Blanche стоит тоже в нашем отеле, вместе с
матерью; где-то тут же и наш французик. Лакеи называют его «m-r le comte», [Господин
граф (фр.).]
мать m-lle Blanche называется «m-me la comtesse»; [Госпожа графиня (фр.).] что ж, может быть, и в самом деле они comte et comtesse. [
Граф и графиня (фр.).]
— Теперь я понимаю,
граф, — сказала она, — я забыта… презрена… вы смеетесь надо мной!.. За что же вы погубили меня, за что же вы отняли у меня спокойную совесть? Зачем же вы старались внушить к себе доверие, любовь, которая довела меня до забвения самой себя, своего долга, заставила забыть меня, что я
мать.
Граф был холоден, но графиня, недаром похожая на
мать Леонову, утирала себе глаза платком.
Павел Григ<орич> (с холодной улыбкой). Довольно об этом. Кто из нас прав или виноват, не тебе судить. Через час приходи ко мне в кабинет: там я тебе покажу недавно присланные бумаги, которые касаются до тебя… Также тебе дам я прочитать письмо от
графа, насчет определения в службу. И еще прошу тебя не говорить мне больше ничего о своей
матери — я прошу, когда могу приказывать! (Уходит.) (Владимир долго смотрит ему вслед.)
Граф(в ужасе и бешенстве). Как?.. Седьмая часть?.. Как?.. Разве
мать твоя делила когда-нибудь свое состояние со мной?.. Разве оно не принадлежало мне так же, как и ей самой?.. Если я не взял у ней клочка бумаги, называемой духовным завещанием, так потому оно твое?..
Граф(злобно усмехаясь). Даже тому, что ты будешь
матерью, как говоришь теперь, я тебе не верю: до того я в вас изверился!
Лиза принесла еще пастилы, трех сортов варенья и сохранившиеся особенного моченья опортовые яблоки и остановилась за спиной
матери, вглядываясь в игру и изредка поглядывая на офицеров и в особенности на белые с тонкими, розовыми, отделанными ногтями руки
графа, которые так опытно, уверенно и красиво бросали карты и брали взятки.
Прохожий. Мерси. А к тому, что мне отцом польский
граф был, а кроме его, еще многие были, и
матерей тоже две было. Вообще биография моя затруднительная.
Даже в церковь для исповеди или причастия его не пускали, потому что
граф сам в бога не верил, а духовных терпеть не мог и один раз на Пасхе борисоглебских священников со крестом борзыми затравил [Алферьева Акилина Васильевна (1790 — ок.1860) — бабушка писателя по
матери.
Берг сидел подле графини и родственно-почтительно утешал ее.
Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря, ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к
матери.
Что говорили между собой
граф и женщина, столь жестоко обманутая им, женщина, которая готовилась быть
матерью его ребенка, — осталось неизвестным. Но сцена, без сомнения, была исполнена истинного трагизма. В другой раз Орлов не видался с пленницей и, как мы уже заметили, по всей вероятности, даже не знал, что с нею сталось.
Прошел ноябрь. Пленница разрешилась от бремени.
Граф Алексей Григорьевич Орлов, обольстивший из усердия к службе несчастную женщину, сделался отцом. Как обыкновенно случается с женщинами, которые страдают чахоткой во время беременности, болезнь сильнее овладела пленницей после разрешения. Смерть была близка. Что чувствовала
мать при взгляде на рожденного младенца?
Принцесса рассказывала
графу Орлову, что в Потсдаме она виделась с королем Фридрихом и объяснила ему, кто она такая, затем жила в Париже, была знакома с тамошними министрами, но открылась им не вполне, называя себя только «принцессой Владимирской» и умалчивая, что покойная императрица Елизавета была ее
матерью.
Что он был побочный сын
графа Алексея Григорьевича, это не подлежит никакому сомнению, но действительно ли
мать его была не кто другая, как «всклепавшая на себя имя» принцесса Владимирская, — утвердительно сказать нельзя, пока не будет извлечено из архивов все относящееся как до истинной дочери императрицы Елизаветы Петровны, так и до самозванки, судьбу которой мы описываем.
Его жена, графиня Софья Михайловна, была для всего нашего кружка гораздо привлекательнее
графа. Но первое время она казалась чопорной и даже странной, с особым тоном, жестами и говором немного на иностранный лад. Но она была — в ее поколении — одна из самых милых женщин, каких я встречал среди наших барынь света и придворных сфер; а ее
мать вышла из семьи герцогов Биронов, и воспитывали ее вместе с ее сестрой Веневитиновой чрезвычайно строго.
В публике тоже бывали и русские семейства, например,
мать и сестра
Графа Н.Вырубова.
Прежние мои родственные и дружеские связи свелись к моим давнишним отношениям к семейству Дондуковых. Та девушка, которую я готовил себе в невесты, давно уже была замужем за
графом Гейденом, с которым я прожил две зимы в одной квартире, в 1861–1862 и 1862–1863 годах. Ее брат тоже был уже отец семейства. Их
мать, полюбившая меня, как сына, жила в доме дочери, и эти два дома были единственными, где я бывал запросто. Кузина моя Сонечка Баратынская уже лежала на одном из петербургских кладбищ.
Зимой в 1863 году поехал я на свидание с моей
матерью и пожил при ней некоторое время. В Нижнем жила и моя сестра с мужем. Я вошел в тогдашнее нижегородское общество. И там театральное любительство уже процветало. Меня стали просить ставить"Однодворца"и играть в нем. Я согласился и не только сыграл роль помещика, но и выступил в роли
графа в одноактной комедии Тургенева"Провинциалка".
— Чего там: «говорят»! Это факт! Конечно, она будет
матерью… Но как это случилось?.. Ведь
граф так стар и так глуп, что он женился только назло своим дочерям Гонерилье и Регане…
Это произошло, во-первых, от изящной манеры
графа никогда не оставлять без внимания тех дам, с которыми он был однажды ласков, и во-вторых — тут оказались на античных ручках Марьи Степановны (которым могла позавидовать Лавальер) забористые коготки «
матерой» Мамелефы Тимофеевны.
— Он молод, красив, богат, на видной службе, государь, ты говоришь, его любит, а ведь от его величества зависят титулы, захочет и завтра Оленин будет бароном или
графом, ведь сделал же он бароном Аракчеева… — говорила
мать.
Граф Иосиф Янович Свянторжецкий действительно был вскоре зачислен капитаном в один из гвардейских полков, причем была принята во внимание полученная им в детстве военная подготовка. Отвращение к военной службе молодого человека, которое он чувствовал, если читатель помнит, будучи кадетом Осипом Лысенко, и которое главным образом побудило его на побег с
матерью, не могло иметь места при порядках гвардейской военной службы Елизаветинского времени.
В будуаре никого не было. Дрожащим от волнения голосом начал
граф свою исповедь. Он подробно рассказал, кто он такой, его побег от отца, принятие, по воле его
матери, титула
графа, не умолчал даже об источнике их средств — старом еврее.
—
Граф Алексей Андреевич, — торжественным тоном заговорил Федор Николаевич, — сделал нам великую честь и просит твоей руки, мы с
матерью согласны, согласна ли ты?
Разговор оборвался, но Хомутов все-таки отчасти успокоился. В кабинет вернулась вместе с
матерью оправившаяся Талечка и на предложенный уже лично
графом вопрос, вновь выразила свое согласие быть его женою.
Граф Алексей Андреевич любил его и ласкал, не раз он сиживал у него на коленях, но Миша дичился и боялся его, всеми силами стараясь избегать, особенно после той сцены, памятной, вероятно, читателю, когда
граф чуть было не ударил ногой в лицо лежавшую у его ног Настасью Федоровну, которую ребенок считал своею
матерью.